Это третья, и последняя, известная мне, псковская городская легенда, связанная с Гремячей башней.
Случилась она не в стародавние времена, нои не вчера. Кто говорит, что при Николаве Кровавом, а кто утверждает, что при Александре Освободителе. Построили на окраине Пскова фабрику, рядом с церковью Иоанна Богослова, что на Мишариной горке. Раньше тут болота только мшистые были, вокруг горки на которой церковь, а теперь появились дома для рабочих, и как водилось в те времена, по всей округе, появились в великом множестве кабаки, да распивочные. Раньше люд в храм ходил, а теперь как выйдет с проходной, так сразу в кабак, пропивать заработанные гроши.
Псков. Церковь Иоанна Богослова на Мишариной горе. 1547г. Ранее была на территории, не сохранившегося Котельникова монастыря, в котором игумен Варлаам писал Житя святых Александра Невского, и Ефросина Псковского.
Жил тогда в Пскове один малец, по имени Ивашка, и нанялся он работником на ту фабрику. Молодой, и непутёвый, гулял по вечерам после работы, гулл по выходным и праздникам. И вот как то раз, когда праздновался престольный праздник Апостола Иоанна Богослова, Ивашка посидел в одном кабаке, потом зашёл во второй, третий, а когда деньги закончились, побрёл по улице к своему общежитию.
Вдруг идут ему навстречу два дружка закадычных. Говорят: -
- Что загрустил, братец! Пойдём с нами вина хлебного откушать!
- Да я бы не прочь, дп поиздержался в конец уже.
- Что за беда Ивашка! Идём, мы тебя угостим. А будешь богат на следующий праздник тогда и ты нас угостишь!
- По рукам! Гулять так гулять!
И приводят друзья Ивашку в кабак, которого он отродясь на этом месте не видывал. Лампы керосиновые на каждом столе горят, а посетителей ни души. Сели, заказали штоф хлебного вина, и жареного петуха. Сели, чарки наполнили, Ивашка ногу у петуха отломил левой рукой, правой к чарке потянулся было, да отдёрнул руку, чтоб перекреститься, по обычаю.
И как только осенил себя крестом, вдруг исчез кабак, исчезли друзья, и оказался Ивашка на крыше Гремячей башни. Один одинёшенек, стоит с непокрытой головой, на самом краю, так что носы сапог над бездной повисли, в одной руке нога от петуха, а три перста другой руки, на пузе застыли.
Ветер такой силы дует, что на ногах устоять мочи нет, да в спину толкает, вот-вот с башни наземь с огромной высоты швырнет. Протрезвел тут Ивашка, от края отшатнулся, едва жив остался. И понял он, что это его черти под руки вели.
Всю ночь он выл по звериному на вершине башни, пока его с ранними петухами оттуда не сняли жители соседних домов. В ту ночь голова Ивашкина стала седой, и те, кто не знал его ранее, принимали за старика, хотя он даже женат ещё не был.
На расспросы о том, что с ним случилось, рассказывал неохотно, опускал глаза, и умолкал. Но с чаркой в руке, Ивашку с тех пор, никто никогда больше не видел.
Так закончила свой рассказ моя тётя, с укоризной взглянув на своего мужа Алекси Морин, который тушёную в русской печи капусту с копчёной свининой запивал уже седьмой, или восьмой кружкой деревенского пива, которое варил мастерски сам, по рецепту, доставшемуся от отца. На родниковой воде и клюквенном соке.
Тёти Тони и дяди Алекси уже давно нет. Рецепт пива Алекси унёс с собой в могилу, а легенда, рассказанная тётей Тоней, надеюсь останется.
Journal information