Сидя в палатке неподалёку от стада, мы обсуждали небольшой маршрут километров на сто, позволявший добраться до лечебных горячих источников, бьющих в гигантской котловине, бывшей когда то жерлом древнего вулкана. Рассматривая карту, я увидел пометку «брош. барак» и тут же ухватился за неё. Изба стояла примерно на половине пути, рядом протекала речка, а значит там были и дрова, и рыба. Идеальное место для ночёвки. Но когда я произнёс вслух своё намерение заночевать в брошенной избушке на Тенкелях, у пастухов вытянулись лица и они испуганно забормотали: «Ты что? Ты что! Нельзя! Там нельзя ночевать! Это «Поющая Изба», с ума тебя сведёт! Или поседеешь. Плохое место! Нельзя ночевать!»

Все мои разумные аргументы разбивались о стену непонимания и какого-то животного ужаса. Жители тундры никак не могли взять в толк, о каких преимуществах можно вести речь рядом с жуткой «Поющей Избой» на Тенкелях?

Видя мою непреклонность, они наперебой начали рассказывать как в таком то году молодой охотник, которого в пути застала пурга, решил заночевать в страшной избе, а в полночь убежал оттуда, бросив несъеденный ужин и часть своего нехитрого скарба. Он пришёл на стоянку оленеводов весь седой и несколько дней не мог произнести ни слова от пережитого ужаса.

А еще были связисты, ехавшие на вездеходе чинить оборванную телефонную линию и так же остановившиеся в избушке на ночлег. Изрядно принявшие на грудь, они проснулись ночью от того, что изба начала выть на все лады, да еще вдобавок кто-то снаружи колотил палкой по стенам и страшно хохотал. Связисты мигом протрезвели, завели вездеход и драпанули в ночь подальше от дьявольского места. И потом всегда старались проскочить Тенкели на полном газу, ни в коем случае не останавливаясь там даже на дневную чаёвку.

По рассказам пастухов, ту избу построила в начале прошлого века белая шаманка - ведьма, которая вела уединённый образ жизни, не подпуская к своим владениям никого из людей. Только звери и птицы были её ближайшими соседями. А потом она умерла, но страх, внушённый ею местным жителям, был настолько велик, что никто не решился подойти к её телу и совершить погребальный обряд. Так и осталась она неупокоенной бродить по своим окрестным землям, наводя ужас на всех, кто осмеливался вторгнуться в её вотчину.

Что то слишком много в последнее время мне стало попадаться историй про «белых шаманок» - вначале на Полуострове, затем - у хантов, на Урале, в Якутии, теперь вот на Тенкелях. Интересно, что все эти истории так или иначе схожи между собой: на территории, заселённые кочевниками — чавчувенами, якутами, эвенами, хантами, итканцами (даже в путевых записках Бартоломео де Лесепса есть упоминание о пещерном захоронении шаманки, которое ему показывали береговые коряки) — из неведомых земель приходит белая женщина и начинает жить не так как все. Сама обустраивает свой быт, сама добывает пропитание, живёт уединённо, замуж не выходит, никого не подпуская близко к себе. И затем в одиночестве умирает, продолжая и после смерти хранить неприкосновенность своей земли. И, что самое удивительное, почти всегда эти белые женщины внушали местному населению какой-то панический, иррациональный ужас, которому трудно найти какую-то причину.

Я не считаю себя сумасбродом, да и никогда им не был. Любая моя видимая «авантюра» есть результат сложения нескольких составляющих, в числе которых не последнюю роль играет интуиция и трезвый расчёт, позволяющий точно оценивать свои силы и возможности. Поэтому решение сходить на Тенкели и переночевать в «поющей избушке» мог назвать сумасбродным только напуганный до полусмерти пастух, отговаривающий меня от этой затеи. И вот я продираюсь сквозь густые заросли тальника, пытаясь определить, где бы я поставил себе избу, если бы захотел уединённо прожить здесь остаток жизни. Кажется где-то здесь! И точно!

Сквозь поредевшие кусты вижу немного покосившуюся избу, чем то похожую на якутскую урасу, над крышей которой торчит изрядно проржавевшая печная труба. Окошко зияет пустой глазницей, но дверь на месте и даже неплохо прилажена. А вот стены оставляют желать лучшего: местами мох, которым были проконопачены брёвна, высох и отвалился, и эти места сквозят щелями. Поэтому часа два у меня уходит на то, чтобы законопатить дыры и затянуть окно плотным полиэтиленом от вкладыша-сотки, который я всегда беру с собой в маршруты на всякий непредвиденный случай вроде этого. Еще через полчаса избу наполняет едучий дым, который валит со всех печных щелей — сразу видно, что эту железную печку, изготовленную в конце 70-х годов прошлого века из половины железной бочки из-под солярки, не топили много лет. Впрочем, дым сейчас даже необходим, поскольку позволяет изгнать наружу налетевших злющих комаров. Наконец, печка раскаляется, дым улетучивается вместе с комарами, можно заняться приготовлением ужина и ночлега. Не мудрствуя лукаво, ставлю на печку чифир-бачок с водой для чая и котелок с плоским дном, в который заброшены две-три горсти гречки, щепотка соли, опустошена банка домашней тушёнки из оленины пополам с сохатиной. После закипания воды котелок отодвигается на край печки, накрывается крышкой и томится на слабом жару. А я пока расстилаю на нары, сколоченные из толстых лиственничных жердей (тоже явно современный новодел!), полиуретановый коврик, в изголовье кладу рюкзак, который заменит мне подушку и накрываю всё это лёгким спальным мешком.

В ожидании чая и каши можно осмотреться в избе, привыкнуть к ней и немного подумать о предстоящей ночи. Мне вспоминается история еще одной «белой» или как её называли якуты, «русской шаманки» - Фёклы Бережновой. Она утонула 10 декабря 1796 года, провалившись под озёрный лёд, когда бежала из своего поселения с любимым человеком. Выловленное из озера тело было похоронено на местном кладбище. Легенда гласит, что когда девушку положили в гроб, её щеки покрылись румянцем. Еще один удивительный факт — могила шаманки не зарастала травой и кустарниками, более того — нередкие пожары, бушевавшие в якутской лесотундре, всегда останавливались, дойдя до её могилы!

Кем же она была, эта «русская шаманка»? Дочь русского казака и якутки (в других преданиях её мать называют юкагиркой), Фёкла была потрясающе красивой, обладала доброй душой и способностью исцелять больных. Именно поэтому якуты и юкагиры считали её шаманкой и почитали согласно своим обычаям.

В 60-х годах прошлого столетия местные комсомольцы отправились в лыжный агитпробег до Аргахтаха. На ночевку остановились в избушке, стоявшей неподалёку от мтогилы Фёклы. Местный житель рассказал парням, что люди неоднократно видели, как Фёкла ходит по берегу Алазеи. Старика подняли на смех и посоветовали поменьше употреблять спиртного. А ночью с одним из участников агитпробега, который наиболее активно потешался над стариком и злословил в адрес шаманки, случился припадок. Он метался по избе и кричал, что Фёкла заглядывает в окна. Хозяин жилища несколько раз выбегал на улицу и уговаривал шаманку уйти прочь. Но утром спятившего молодого человека отправили в Среднеколымск, где врачи установили сильнейшее психическое расстройство и направили на лечение в психиатрическую больницу.

В 1975 году заезжие шабашники, наслушавшись легенд о русской шаманке, решили покопаться в её могиле в надежде поживиться старинными украшениями. Гроб выкопали, крышку сняли, и взорам гробокопателей предстало лицо красавицы, сохранившейся в вечной мерзлоте. Похватав кое какие украшения из меди и железа шабашники раздели труп и принялись фотографироваться с обнаженной девушкой. Эти снимки позже были приобщены к уголовному делу, которое возбудила районная прокуратура по требованию местных жителей. А дальше началось странное. Один из осквернителей сошел с ума еще до суда, сидя в следственном изоляторе, а его подельники, получившие условные срока, затем в течение пары лет умерли страшными смертями. Вскоре сгорела и прокуратура, а вместе с ней — папки с уголовным делом гробокопателей и приобщёнными фотопленкой и фотографиями, запечатлевшими позор шаманки.

Между тем, снаружи стремительно потемнело и я зажег пару свечей, которые прикрепил прямо на стол, сколоченный из грубых потемневших досок. Поужинав и выпив чаю, растянулся на нарах поверх спальника (в избушке было жарко) и принялся задрёмывать. Перед глазами уже поплыли пейзажи Полуострова, горные осыпи, хрустальной чистоты речушки со снующей рыбой...

И вдруг появился какой-то заунывный и тоскливый полувой-полустон. Я открыл глаза и медленно-настороженно сел на нарах. Звук исходил от всех стен одновременно. Началось! Что это? Может быть ветер проникает сквозь какие-то щели? Но пламя свечей горело ровно, не колеблясь. Мурашки побежали по спине, заставляя всё тело содрогнуться. Я достал из рюкзака налобный фонарик, включил его и вышел из избы. Стояла непроглядная темень, к вечеру натащило каких-то туч и луч от фонарика был единственным светом, пытавшимся рассеять непроглядный мрак. Поводив лучом по окрестным кустам и по стенам избы, я зашёл внутрь. Избушка продолжала стонать. Но к этому вою прибавился еще и хруст сухого ягельника за стеной, словно кто-то топтался, не решаясь зайти.

- ХЭДДЭ! ХАНДЯ! ХУМЫГЭ! ХЭККЭ! ХУРРЭ! Я пришёл сюда не для того, чтобы беспокоить Тебя! Я не желаю тебе зла! Мне нужно просто переночевать, а утром я уйду...

Хруст снаружи прекратился. Вой превратился в тихий женский плач. В нём столько было неизбывной тоски и печали, что мурашки опять побежали по спине...

- Кто Ты? Ответь мне! Почему мешаешь мне спать? - добавил в голос немного металла...

Раздалось бормотание на каком-то странном наречии, в котором угадывались вроде бы слова из туманского диалекта, но разобрать их смысл я не мог, как ни старался. Меня уже явственно колотило и было ощущение, что волосы на всём теле вздыбливаются. Кажется, еще немного такого мощного воздействия, и я точно начну сходить с ума! Я выхватил из нагрудного кармана свой комус и принялся играть. Мелодии рождались одна диковатее другой — было что-то невообразимо древнее, даже дремучее в этих звуках. Причём я ловил себя на том, что за меня играет словно бы кто-то другой, который спал внутри меня и вот проснулся и решил заявить о себе.

Внезапно я поймал себя на том, что стенания и вой словно бы стали подстраиваться под варганные звуки, вплетая в них свою... мелодию? Вне всякого сомнения, это была так называемая родовая песня, которая сочинялась к рождению ребёнка в тундре и сопровождала затем его на протяжении всей жизни. Она плотно переплеталась со значением его имени и служила своеобразным оберегом. И вот этот древний оберег звучал напевом в лад с моим комусом. Слава Духам! Мне интуитивно удалось установить контакт с еще одной древней Сущностью, которая неприкаянно скиталась по окрестностям этого места, наводя ужас на проходящих мимо путников. Ей просто нужно было излить кому-то свою неизбывную печаль...

Наш совместный концерт длился около двух часов. Я играл все наигрыши, которые были в моём запасе, неутомимо импровизируя и прерываясь только на несколько секунд, для того, чтобы хлебнуть воды и смочить пересыхающую гортань. После чего все звуки внутри и снаружи прекратились и наступила обычная для ночной тундры тишина, позволившая мне смежить веки. Но во сне передо мной разворачивается красочный экстрафильм о событиях, случившихся тоже в 60-х годах в Якутии.

Молодые парни-археологи, приехавшие в экспедицию по изучению древних могил, идут по тайге в поисках арангаса — деревянного склепа, поставленного на два высоких столба, так раньше якуты хоронили своих почитаемых покойников. В арангасе по местному преданию покоятся останки уважаемого всеми окрестными улусами шамана. Довольно быстро его находят — склеп возведён на берегу живописного озера. Студенты тут же лезут в воду купаться, а потом, согревшись водкой, принимаются за обследование арангаса. Часть из них намеревается вскрыть погребение (археологи мы или кто?), другие уговаривают этого не делать. В конце концов, могилу не тронули, но изрядно напакостили рядом, а двое захмелевших даже справили нужду, помочившись на столбы, подпирающие арангас.

Залезли в палатку и отключились. Ночью проснулись от шума бури. Лежали, разговаривали и слушали жуткий шум ветра. И вдруг к звукам бури добавились явственные шаги - кто-то отчётливо ходит вокруг палатки кругами. Парней пробирает липкий страх. А тут еще этот кто-то стал со страшной силой долбить по палатке снаружи. Плотная ткань едва не трескалась под ударами. Сгрудившиеся студенты орут от ужаса, и тут зычный мужской голос по-якутски повелевает выйти из палатки тем двоим парням, которые справили нужду на могилу шамана, причём назвает их по именам. Они еще больше трясутся от страха, но их буквально силой выталкивают наружу, несмотря на протесты. Парни дико озираются вокруг, но ничего не видят, - темно, беснуется ветер, трава и листья летают по воздуху... Замёрзнув, лезут назад в палатку. Перед их глазами — страшная картина? все их друзья лежат на своих местах мёртвые, с искажёнными от ужаса лицами. Парни стремглав выскакивают из палатки, орут во весь голос и бегают кругами. Наконец, кое-как придя в себя, хватают свои пожитки и ломятся сквозь лес к ближайшему поселению...

Утро было красочным и ярким. Изба смотрелась вполне себе привлекательным и уютным жилищем, ничем не напоминая о ночном кошмаре. И здесь меня приняли! Выхожу на солнечный свет и почти сразу нахожу место, где вероятнее всего срослась с окружающим миром усопшая шаманка. Здесь очень густо цветёт вездесущий иван-чай. А на склонившейся рядом чозении трепещут на легком утреннем ветерке несколько выцветших, когда то бывших разноцветными, ленточек. Достаю чистый носовой платок, привязываю его к ветвям и кладу на землю две галеты и кусочки сахара.

- Благодарю тебя, мать, за приют и понимание. Покойся с миром! Мне пора идти в путь!

Закачавшиеся ветви и шёпот листвы были мне ответом и одновременно благословлением. Не бойся своих и чужих страхов, иди им навстречу, быть может за ними прячется нечто непознанное доселе, что ждёт от тебя не только твёрдой поступи, но и участия, понимания и готовности разделить как тоску прошлого, так и радость познания грядущего. Иди! Нам с тобой по пути. И не надо оглядываться в поисках попутчиков. Я всегда иду рядом с тобой!

Посетителей: